Стальной блеск холодных волн, с достойной самоубийц самоотверженностью налетавших на монолитное основание гранитной скалы, чтобы разбиться об него, одна за другой, воплощая собой апогей безысходности и уныния, всегда нравился Мастеру, словно бы каким-то образом отзываясь на мрачный азарт и восхищение любыми красивыми смертями, владевшие его обречённой, но всё ещё противостоящей неизбежной гибели душой. Его успокаивали ночи на этой планете, ночи, вселявшие в местное население страх, заставлявшие их запирать двери на десяток замков и засовов и не пускать на порог после захода солнца даже родственников или соседей — тех людей, кого они привыкли видеть каждый день, с кем общались и кого они, как им казалось, любили. То, что происходило под покровом тьмы, порождало в человеческих сердцах недоверие, отгороженность, заставляло их бояться друг друга, неизвестности будущего и собственных отражений в зеркалах. По ночам всё менялось, и в алом сиянии, льющемся с небес, они кричали, выли и плакали, не в силах спать, мучимые болью и ужасом. Мастер не чувствовал угрызений совести, он воспринимал всё это как грандиозный спектакль, который он репетировал для одного-единственного зрителя, пока ещё не прибывшего, но с нетерпением ожидаемого.
Для Доктора.
Мастер обожал тот миг, когда тот начинал осознавать, что в действительности происходит, и кто стоит за всеми теми ужасами, с которыми ему, Доктору, пришлось в очередной раз столкнуться. Он искренне упивался тем шоком, что был написан на лице бывшего одноклассника, приходил в восторг от того, что в очередной раз доказал Доктору, что предела падения, границы злодеяний для него не существует, что Доктору придётся отречься от своих принципов милосердия, чтобы остановить чудовище, прекратить апогей безумия и тщательно срежиссированного светопреставления, взять развитие локальной катастрофы в свои руки, чтобы заставить очередной мир, катящийся на дно, у самого края. Мастер обожал ставить Доктора в такое положение, когда необходимо или поступиться очередным из своих многочисленных принципов так называемого положительного героя, или дать погибнуть сотням невинных. Он любил принуждал Доктора выбирать из плохого и худшего, причём без малейшей гарантии, что принесённая жертва вообще поможет. Он вливал в вены своей драгоценной игрушки, своего худшего проклятия яд сомнений и моральных дилемм, стремясь запутать в том, что является правильным, а что — нет, стирая любые представления о логике и здравом смысле… Мастер хотел, чтобы Доктор хоть немного пожил так, как приходится ему — не имея ни единого точного ориентира, каждое мгновение ощущая, как миллионы свёрл ввинчиваются в голову, не оставляя ему выбора, кроме как крушить всё на своём пути, пытаясь хоть таким способом умерить свою боль, выплеснуть её вовне, исчерпать, пусть ненадолго, но она ведь отступит… Доктор ничего никогда не понимал, куда уж ему, живущему в атмосфере любви и восхищения, понять.
Маяк был древним, и Мастер потратил не одну дюжину дней, приводя тот в относительный порядок. Эта груда камней давно не исполняла свою прямую функцию, и он начал свою жизнь на этой планете с того, что клятвенно пообещал местным жителям отладить видавшую виды башенку с огромными трещинами в стенах и выбитыми стёклами на вершине, там, где надо было разжигать огонь. Мастер выполнил своё обещание, и, конечно же, он никому не сообщил, что вмонтировал в крышу передатчик, транслирующий вполне определённые частоты в направлении луны.  Второй передатчик, принимающий волны, он разместил с помощью ТАРДИС на самой поверхности естественного спутника Термины. Луна стала его инструментом.

"- Как вам наша планета, смотритель?
Чересчур тихо зашёл в помещение Торкен, помощник, нанятый Мастером для того, чтобы подметать лестницы и несколько помещений маяка, а также готовить пищу — самому Мастеру, разумеется, всегда было как-то совсем не до того, он уделял крайне мало внимания столь приземлённым материям, так что, как и обычно, вовсе не погнушался воспользоваться одним из аборигенов в качестве постоянного слуги. В процессе тому довелось понаблюдать хозяина за такими занятиями, что теперь просто отпустить его Мастер никак не мог, придётся либо абсолютно стереть тому память о себе, либо убить, и рисковать Мастер отнюдь не собирался, учитывая, что некоторые умеют освобождать блокированные воспоминания, или даже восстанавливать их, если они были стёрты.
— Я тебя, кажется, предупреждал, чтобы ты стучался, а ещё лучше — не приходил, пока я не позову, — с ледяной яростью проговорил Мастер, не пытаясь ударить несчастного идиота, однако, было бы куда лучше, если бы он вышел из себя, накричал и избил, а не затаил всё в себе, накапливая такие моменты, пока они не взорвутся по-настоящему, и тогда обычным рукоприкладством дело точно не обойдётся. — Что, если бы я производил точные вычисления, а ты бы сбил меня? Тебе ведь известно, как я дорожу временем!
Конечно, весьма забавно таймлорду, имеющему собственную ТАРДИС, так выражаться, но даже ТАРДИС далеко не всегда могла возместить потраченные часы, иногда и какая-то жалкая минута играла роковое значение. Кроме того, Мастер едва скрывал желание вновь встретиться с Доктором, а этого не получится, пока он не завершит все приготовления на высшем уровне. Доктор заслуживает лучшего, и Мастер не мог его разочаровать поделками, достойными дилетанта, едва поступившего в Академию.
— Тем не менее, у меня сегодня слишком хорошее настроение, чтобы сердиться на тебя, так что я отвечу.
Заложив руки за спину, Мастер неторопливо подошёл к окну и мягко улыбнулся, глядя на холодные просторы величественного в своём многовековом молчании тёмного моря, загадочно сверкающего в оранжевом зареве уходящего за горизонт солнца.
— Я нахожу ваш мир приятным и неповторимо удобным для реализации моих планов на собственное существование. Нигде больше я не смог бы создать то, что собираюсь подарить вам, меня привели сюда результаты всех расчётов, я перепроверил их много раз, но они остались прежними. Второго такого места нет."

Тогда они ещё не начали меняться. Впрочем, Торкен не изменился, потому что Мастер вручил ему дубликат того устройства, что защищало от облучения его самого. Не то, чтобы Мастер заботился о нём, но смена привычной внешней оболочки обязательно как-то да скажется на психике раба, приводи его потом в норму и лги, что это временно, или что ему, Мастеру, известно противоядие… И это когда ему понадобится стопроцентная концентрация внимания, поскольку он пригласит Доктора в гости, а Доктор известен тем, что способен заметить малейшую невнимательность Мастера и обратить её против самого Мастера! Именно по этой причине Доктора никто не мог заменить — Мастер чересчур легко брал верх над другими, и ему становилось невыносимо скучно. Они не умели понимать его с полуслова и заставить контролировать каждую свою мысль, каждый порыв эмоций, так как на той стороне понимают каждую его слабость, и ловят его на них так, словно они написаны огромными буквами в распахнутой для них книге. Это заставляло Мастера чувствовать себя живым, настоящим, тормошило и будоражило его нервы и кровь, помогало верить, что он не напрасно прошёл через все свои многочисленные мытарства и вернулся. Ему рано сдаваться, и однажды он полностью заполучит Доктора в свою власть, заставит искупить всё, что тот делал, каждый случай, когда бывший лучший друг отвернулся от него, и обманул его, и предал. Ну, а потом… Потом Мастер, может быть, и найдёт в себе готовность его простить. Если захочет, конечно. Не проще ли уничтожить Доктора и освободиться навсегда? И неважно, что ждать Мастера тогда будет лишь пустота и неприкаянность, зато никто больше не будет издеваться над ним, и пытаться ему приказывать, и смотреть вот так, сверху вниз, как победитель, словно в том, что тот взял верх хитростью и враньём, есть какая-то заслуга. Обидно, что Мастер продолжал покупаться на некоторые моменты, поддаваясь мелькнувшей на секунду иллюзии, что между ними что-то всё-таки, вопреки всем совершённым ошибкам, ещё может пойти на лад… И снова оставался разочарованным, и всякий раз ещё глубже, чем прежде.
— Эта ночь грандиозна, мой дорогой, — обращаясь как бы к слуге, Мастер говорил вовсе не с ним. Этот полушёпот, это воодушевление, блеск в его глазах и радостная улыбка предназначались Доктору, и одному только Доктору. — Ты даже вообразить себе не можешь, настолько! Добро пожаловать в новое будущее!
Сумасшедший хохот Мастера наполнил ночной воздух, и указательный палец в чёрной перчатке вдавил в панель круглую синюю кнопку. Кнопку, активирующую луч, предназначенный для того, чтобы извлечь ТАРДИС Доктора и привести сюда — стоит лишь тому войти во временную воронку. ТАРДИС, если расчёты Мастера верны, материализуется внизу, в деревне, и тому придётся метаться среди домов, стуча в запертые двери и любуясь на плотно сомкнутые оконные ставни, тщетно пытаясь разузнать, что здесь стряслось, и почему ему до такой степени не рады.
Стоп. Ночью низменные инстинкты той половины этих бедолаг, что уже успела полностью стать монструозной, обостряются до предела. Ночью осуществляется превращение. И, увидев, как некто остался прежним, выглядит как нормальный, здоровый человек, они наверняка остервенеют и попробуют растерзать Доктора на сувениры. При мысли об этом Мастер развеселился ещё больше. Доктор будет бежать-бежать-бежать, чем не отличный аттракцион? Глупые людишки там, на Земле, обожают пощекотать себе нервы и испытать свои возможности, но где же риск, если заведомо известно, что вампиры, оборотни, демоны и ведьмы в балаганчике ужасов бутафорские, и всё равно не причинят никакого вреда? Так не интересно. Зато Доктор всегда остаётся в форме, поблагодарил бы хоть раз, что ли. Да разве же от него дождёшься.  Доктор способен только стараться подольститься к юным девочкам и мальчикам, запрыгивавшим на борт его музейной рухляди, по ошибке тоже называющейся ТАРДИС. Что же, Мастер помогал ему проявить себя героем перед ними, ведь ни один герой не станет таковым без соответствующего ему по уровню злого гения. И за это Доктор ему спасибо тоже не говорил. Даже забавно, как много народа воспринимало их игру на полном серьёзе. Впрочем, это входило в длинный список её условий и правил, иначе потеряются столь необходимые им всем яркость и пикантность.

[AVA]http://s4.uploads.ru/t/JTmH1.jpg[/AVA]

староста Флимпус
Старость — не радость, период угасания духа и плоти, помрачения разума и утраты боевого задора? Если бы вы рассказали об этом старосте Флимпусу, справедливо и честно руководившему этой деревней уже лет пятьдесят — он бы искренне рассмеялся и предложил состязание на скорость или по рукопашной борьбе. И наверняка победил бы, так как никто никогда не видел, чтобы он уступил даже молодым и прытким хулиганам, и даже вполне опытным вооружённым бойцам. Многие ещё помнили, как он с одной лишь тростью победил десять мечников... Изменение, возможно, по причине этакой уникальной крепости физического и ментального здоровья, затронуло его меньше всего, лишь кожа посерела, да руки превратились в когтистые лапы, а на ногах выросли ласты. Услышав снаружи шум толпы, староста резво выскочил из своей избы, орудуя клюкой и разгоняя толпу. Некоторые узнавали его и почтительно отходили сами, но в большинстве слишком уж взыграло ретивое, и остановились они, только получив по загривку пару раз. Наконец, оказавшись впереди своих озверевших подопечных, староста улыбнулся, продемонстрировав тем самым два ряда мелких острых зубов, облизнулся раздвоенным языком и гнусаво проскрипел:
— Добро пожаловать, мои дорогие! Моё имя Флимпус. Извините за неучтивый приём, мы тут совсем отвыкли от чужаков! Разрешите мне пригласить вас в гости, и вы поведаете мне, чем мы обязаны вашему визиту...
Казалось, он абсолютно искренне желает оказать гостеприимство инопланетным гостям, но, если присмотреться, можно было заметить, что в его глазах пылает нечто большее и, возможно, значительно превосходящее по степени опасности, чем обычное любопытство, даже самое жгучее. Проницательный наблюдатель мог бы, пожалуй, предположить, что староста скорее хитёр и изворотлив, чем умён... Но стоит ли придавать значение первому впечатлению при такой странной и мрачной луне, мистифицирующей всё и придающей двойные смыслы вещам, отродясь их не имевшим? Да и стоит заметить — поиск личной выгоды нормален для того, на ком лежит ответственность за целый населённый пункт, равно как и осторожная уклончивость. Деревня выглядела небогато, и вряд ли местные могли позволить себе быть альтруистами-бессребренниками. Вполне резонно, что он обратится к путешественникам с просьбой о помощи... Или здесь всё-таки стоило ожидать худшего подвоха?

кузнец Хорус
Тот, кто вышел из здания, напоминающего типичную кузню, да ещё и с огромным молотом в руках, выглядел как классический тролль. И, судя по клыкам, откушать свежепойманного мяска не гнушался, даже если оно пробует вырваться, наивно трепыхаясь в его могучей огромной пятерне. Её размеры без труда позволяли схватить матёрого оленя так, чтобы наружу торчала одна голова. Этот сельчанин был синим с головы до ног и не имел ни одного волоска на теле, а от его шагов земля сотрясалась в буквальном смысле. Он тяжело сопел непропорционально широкими ноздрями и подслеповато щурил узкие маленькие глазки.
— Да что вы с ними нянчитесь?! У нас сегодня ужина не было! И обеда, кстати, тоже! А их трое! Сожрём их, и у нас всё будет хорошо! — жадно пробасил он.
— Хорус, да в своём ли ты уме?! Мы ещё не пали так низко, чтобы есть себе подобных, — возразил староста. Его неподдельно шокировало то, что позволил себе кузнец по отношению к случайным путникам. Впрочем, он не допустил бы даже, чтобы в его присутствии растерзали тех, кто вызвал эту жуткую болезнь, поскольку грубая расправа, по его мнению, никогда ничего не решала.
— Да какие же они нам подобные! Гляньте только, они же полностью здоровы! -разъярился "тролль".
— Тебе ведь известно, что оно не срабатывает сразу. Необходимо время... Но они, безусловно, уже заражены.
Староста вздохнул. Толпа зароптала, споря. Одни поддерживали своего вождя, другие -кузнеца. Жуть могла взять от того, как женщины причитали, что им нечем кормить детей, а какая-то девушка опять и опять упоминала о расхворавшейся, лежащей в постели от слабости и мечущейся в лихорадке матери, но её, будто местную юродивую, никто не слушал, постоянно перебивали и отмахивались. Девушка дрожала и куталась в рваную шаль.

мальчик
И тут по улице пробежало совсем юное существо. Его пол никак не угадывался, потому что оно было закутано в плотные чёрные тряпки с головы до ног, только ясные зелёные глаза возбуждённо сверкали. Зато голос звучал вполне здоровым и звонким, и по нему созданию едва ли исполнилось больше пятнадцати лет.
— Это же парень из башни... Мальчишка Смотрителя!
— Бедняжка... Если с ним такое случилось, что же там с самим Смотрителем?
— Мальчик прячет лицо, потому что его мутация особенно тяжела, а его наставника мы не видели уже дней тридцать... А ведь он починил нам маяк... Нам стоило настоять на том, чтобы он уехал и спасся, когда эпидемия началась, он же не отсюда, он не должен страдать с нами, — грустно промолвил староста, обращаясь к гостям, но преимущественно — к Доктору.
— Хозяин умирает! Ему нужен священник! — кричал, тем временем, юноша.
— А тебе что, неизвестно, что священник бросил свою паству и весь храм, и сбежал одним из первых? И то верно, должность не для таких молодых и смазливых вертопрахов, вроде него... — ворчливо огрызнулась какая-то горбатая старуха с тремя рогами на голове, заросшая шерстью.
Услышав это, кто-то грязно выругался в адрес этого "дезертира и труса". Его поддержали, и вот уже всё сборище разволновалось вновь.
— Пожалуйста... Неужели никто...
Мальчик безнадёжно окинул долгим взором народ, сел на дорогу и расплакался. Видимо, подросток весьма глубоко переживал беду, постигшую его господина. Он выглядел как тот, кто вот-вот потеряет последнее и самое дорогое, что имеет. Похоже, неведомый Смотритель являлся не только его учителем в некоем ремесле, но и другом, и чуть ли не приёмным отцом... Или родным? Чересчур уж горько рыдал юнец, и конца-края его страданиям было не видать. Сопляк казался сдавшимся и сломленным, опустившим руки и, ни дать ни взять, собравшимся улечься в ту же могилу, что и его ненаглядный Смотритель.

[AVA]http://s4.uploads.ru/t/JTmH1.jpg[/AVA]

И вот так, неторопливо, с упоением живописца прорабатывая каждую деталь, даже самые крохотные и скромные штрихи — ведь именно в мелочах всегда заключено самое вкусное, — Мастер в очередной раз срежиссировал пьесу под названием "Доктор мчится на выручку кому угодно, кроме него". Он ничуть не сомневался, что его бывший школьный приятель даже и не почесался бы, если бы Мастер действительно подхватил смертельную хворь и медленно утрачивал человекоподобный облик. Проверено на личном опыте — Доктор не ответит на призыв, не поможет ему. Доктор, не способный пройти мимо страждущих женщин и детей, всегда находивший слова утешения и ободрения ради кого угодно, и пальцем бы не пошевелил для него. Доктор, узнав про то, что у него наступил конец цикла, бросил его на произвол судьбы, а, если выражаться без обиняков — подыхать, и то, что Мастер нашёл способ выбраться сначала с Галлифрея, а затем и с Тракена — не заслуга Доктора. Этот бы его собственными руками задушил и не поморщился. Мастер хотел, по-настоящему хотел разыграть этого подлеца, притворяющегося героем и спасителем, просто чтобы послушать, как тот будет пытаться помочь, отлично зная, что, стоит лишь ему раскрыться перед Доктором — как последуют гнев, обвинения, оскорбления и всё тому подобное, всегда полагавшееся в таких случаях. Ему хотелось побыть на месте того, о ком Доктор заботится, отчётливо понимая, чего стоят все красивые слова и благородные усилия. В очередной раз убедиться самому и продемонстрировать лжецу и обманщику с таким невинным и честным лицом, что для него, для Доктора, жизнь и благополучие каждой букашки важнее, чем существование Мастера, и тот опять кинется защищать от Мастера чужих, в общем-то, для них обоих аборигенов, превратив его в само олицетворение зла. И, если Доктор желает видеть именно это в его исполнении — что же, так тому и быть, Мастер постарается на славу, превзойдёт себя в очередной раз. Он согласен быть всем тем, что Доктор от него ждёт, Доктору ведь необходим тот, на фоне кого можно выглядеть белым лебедем, всегда таким положительным и правильным… А Мастер потерял сначала рассудок, потом достоинство таймлорда, родину, товарищей и семью, потерял все свои регенерации и даже нормальное тело. Прискорбное бытие, которое он был вынужден влачить, было точно лучше того полусгнившего куска мяса, но всё ещё далеко от идеала, но не в его положении привередничать. Не в его положении вообще на что-то рассчитывать, а он всё ещё трепыхается. Ради этого ублюдка, ради Доктора, чтоб ему давиться собственной кровью… Один раз убить его Мастеру точно не хватало для удовлетворения, но он продолжал нуждаться в Докторе, уже не надеясь ни на какое улучшение или даже на банальную крупицу понимания, и не смея ничего просить, потому что Мастер никогда не относился к тем, кто вправе претендовать на внимание Доктора и на его беспокойство. Доктор многократно бросал его умирать, и даже в положениях многократно худших, чем обычная смерть. Доктор заслужил наказание, но как же всё-таки горько было осознавать, что Доктор проигнорировал бы его, скорее всего, если бы Мастер и впрямь слёг и призывал его, чтобы увидеть в последний раз. Если бы Доктор и прилетел — то лишь ради полной уверенности, что Мастера и в самом деле больше нет, и он, Доктор, наконец-то сможет вздохнуть спокойно и с облегчением.
— Ты ведь придёшь ко мне, Доктор? Придёшь, куда ты денешься, — шептал Мастер, наблюдая за происходящим в деревне на дисплее устройства, внешне идентичного небольшому круглому карманному зеркальцу.
Мастер ничего никогда не предоставлял на долю случая. Он знал, как легко Доктор ведётся на плачущих детей, как чутки и восприимчивы сердца этого мягкотелого человеколюбца, Доктор готов сострадать всем и пестовать кого угодно — кроме себя самого и Мастера. Но то, что Доктор ничуть не щадил и собственную персону, не умаляло жажды мести Мастера, не исцеляло его обиды и непреходящую боль. Вскрыть оба трепещущих сердца Доктора скальпелем без наркоза, пропитать их ядом, заставить дрожащими губами умолять о прощении... Если всё это исполнится — тогда Мастер простит, не прежде.

мальчик
— Вы доктор, да? — мальчик вскочил, и, хотя до возвращения настоящего энтузиазма ему пока ещё оставалось весьма далеко, он заметно оживился и приободрился, окрылённый проблеском шанса спасти того, кем дорожил. — Наши врачи уехали тоже… Они с таким никогда не сталкивались, поэтому неудивительно, что испугались и решили поберечь себя прежде, чем нас… Мой хозяин очень плох…
Иронично, однако, подросток использовал слово, идентичное здесь понятию английскому понятию "my master", на вполне законном основании бытующем среди слуг. Но разве Доктор обратит внимание на такой намёк, прямо-таки прямую отсылку? Мастер любил играть с различными языками на Земле, придумывая себе фальшивые прозвища… В лучшие для них с Доктором обоих времена, когда им, наверно, двоим казалось, что не хватает какой-то пустячной малости для исправления возникшего между ними недоразумения и нового сближения. Всего-то навсего — честно и открыто поговорить, они ведь даже иногда начинали, но им, увы, постоянно кто-то мешал. Они же Повелители Времени, и, что гораздо важнее, остатки их чуть ни не сверхъестественного взаимопонимания двух похожих личностей, когда-то противостоявших общественному строю Галлифрея, не исчезли до сих пор, вот ещё чуть-чуть — и у них получится до чего-то договориться, найти компромисс, поладить больше, чем на час-другой… Наверно, не только Мастер, но и Доктор позволял себе втайне от всех, и даже от самого себя, верить на возможность восстановления их дружбы. Увы, не сложилось, как бы они близко ни подходили. Они не успели, и всё ускользнуло у них из рук, как вода между недостаточно плотно сомкнутых пальцев.
— Давайте, я вас проведу, — мальчик схватил обе ладони Доктора в свои, упрятанные в толстые перчатки из дублёной коричневой кожи.
И он повлёк за собой, насколько вообще такой щуплый подросток может тащить за руку взрослого мужчину, Доктора по узкой тропинке из селения к видневшемуся поодаль океану, катившему мрачные тёмные волны под сурово насупившейся распухшей, будто жирный волдырь, луной.
— Эти обличья, которые вас, наверно, очень напугали, нам не принадлежат. Мы заболели, когда луна изменила цвет, обычно она не багрово-чёрная, а голубая. У хозяина редкий и один из самых плохих видов мутации, он не совместим с жизнью, но он борется... Хозяин удивительный и потрясающий, вам обязательно надо познакомиться, вы должны ему помочь, он точно вам понравится! Это он восстановил маяк, и ещё он изучает движение звёзд на небосводе, и может предсказывать их, и строить полезные для всей деревни прогнозы на основе этого, и он может угадывать, какая будет погода, по солнцу и по океану… У него так много умных книг там, он уже давно учит меня, но я мало что в них понимаю. Я запомнил одну, там было написано квантовая механика, но я понятия не имею, что это значит. Мне понравилась одна, она о человеке, построившем машину времени и видевшем конец его планеты. На обложке стояла странная надпись, герберт уэллс, и хозяин сказал мне, что это имя и фамилия автора…Я сказал ему, что мне понравилось, и он подарил её мне насовсем! Мол, он уже перерос такие наивные и трогательные детские сказки, так что ему не жалко для меня… А ещё он такую штуку мне дал, в неё можно говорить с теми, кто от тебя далеко, и не нужно никаких проводов, вообще ничего, просто включаешь, и связь устанавливается сама… А, да, кстати! Я совсем забыл, его же надо предупредить о вашем прибытии со мной, он же вовсе не ожидает никаких гостей!
И мальчик немного неловко и неуклюже набрал номер… на мобильном телефоне. Держа тот, как глубоко религиозные люди держат иконы или другие материальные символы своей веры.
— Слушаю, дитя моё, — раздался хриплый надтреснутый голос из динамика.
— Ээээ… Что мне ему сказать? Как вас представить? Может быть, вы сами? — преисполненный смущения и колебаний мальчик едва слышно засыпал Доктора вопросами, зажав пальцем, немытым, похоже, не менее недели, заскорузлым, с неровно обкусанным ногтем, микрофон. Задав последний, он робко протянул трубку старшему, ничуть, видимо, не сомневаясь, что тот гораздо лучше представляет, как себя вести в таких ситуациях. Этот юноша вообще привык полагаться на авторитеты, по нему было заметно.

[AVA]http://s4.uploads.ru/t/JTmH1.jpg[/AVA]

Мастер не сумел подавить рвущийся наружу смех, отчасти напоминающий то ли истерический припадок, то ли неестественное веселье помещённого в изолятор и беснующегося там сумасшедшего. К счастью, в последний момент удалось превратить эти звуки в хриплый надсадный кашель, чтобы на другой стороне его раньше времени не заподозрили в симуляции. Доктор, скоро он увидит Доктора, будет прикасаться к нему, наблюдать за ним, и уже сейчас может его слышать! Веселье, охватившее Мастера, не подобало расхворавшемуся старцу, но он пришёл в такой восторг, что едва не вскочил и не закружился по комнате, хлопая в ладоши. Впрочем, телефонная трубка в правой руке помешала бы ему это сделать… Что бы там между ними ни происходило, Мастер не переставал воспринимать подобные визиты Доктора в его скромные ловушки как настоящий праздник, иллюминации и салюта недоставало, но, увы, и то, и другое при нынешних обстоятельствах не будет выглядеть уместно. Ни один Ромео не страдает так перед встречей со своей Джульеттой, и ни один Гамлет или Монте-Кристо не вынашивает настолько же мстительных планов! Да, здоровый психически человек не может одновременно любить кого-то больше звёзд на небе и любых богатств на земле, больше самых восхитительных пейзажей и всех мужчин и женщин в мире — и жаждать уничтожить объект своей страсти, испепелить дотла, задушить собственноручно, заставить кашлять собственной кровью и на коленях просить не пощады даже, а скорой и лёгкой смерти. Но Мастер не был здоровым, и тем более не был человеком. Ему аж дышать становилось трудно от предвкушения очередного свидания, голова кружилась, и темнело в глазах. Почему секунды тянутся столь медленно, будто нарочно истязая его?! Мастер сохранял безмятежность и присутствие духа на протяжении всех этих многочисленных дней, но теперь, стоило цели появиться лишь на шаг вне пределов его досягаемости — как весь его самоконтроль лопнул, не хуже мыльного пузыря. Как страждущего в пустыне от жажды дразнить видом и журчанием воды, поднося её к самым губам, но не давая отпить ни глотка, от такого и буддийский философ с ума сойдёт.
— Да-да, доброй вам ночи, Доктор. Торкен не почитатель мой, а помощник. И, судя по всему, наследник, причём, как я полагаю, вступление его в права не за горами. Не уверен, что у вас получится мне помочь, но, в любом случае, горячо благодарю за участие. Ваше согласие скрасить мои последние дни, а, может быть, даже часы много значит для меня. Я… Хммм… зовите меня смотрителем, этого достаточно. Я глубоко сожалею, что нам придётся встретиться в таких печальных обстоятельствах. Хотел бы я, чтобы вы увидели и меня, и весь этот посёлок, в нашей лучшей форме… — загнусавил он, старательно подражая голосу пожилого страдальца, донельзя измученного хворью. Мастер и был измучен — невозможностью вцепиться в Доктора прямо вот сию секунду, не откладывая больше ни на мгновение, проклятое расстояние, проклятые идиоты, им бы хлыста отсыпать, каким понукают лошадей, чтобы шевелили ногами быстрее! Это они задерживают Доктора! — Сожалею, но, судя по всему, не так много мне осталось и для беседы с вами. Возможно, не мне одному, а и всему этому несчастному миру… Жизнь здесь весьма несладка после того, как луна изменилась. А было так уютно, тихо, спокойно, я даже перестал жалеть, что попал сюда… Мне удалось понять, что имеет место быть какое-то излучение, но, чтобы добраться до него и нейтрализовать, надо переместиться на луну, а корабль, на котором я прибыл на эту планету, давно и безнадёжно сломан. Признаться честно, я остался здесь, на маяке, не из альтруизма, мне просто некуда идти, а тут я хоть минимальную, но пользу приношу… Но вернёмся к делу, молодой человек, — для таймлорда Доктор ещё и впрямь достаточно молод, но всё-таки называть его так было не вполне корректно, и Мастера изрядно позабавило произносить это, отлично зная, что обращение не соответствует истине. — Я буду весьма польщён принять образованного и знающего гостя в своей бедной и скромной обители. Жду вас, уважаемый сэр.
И, договорив эту фразу, Мастер оборвал связь. Он вдохновенно улыбался. Проигрывать Доктору было очень больно, и не только морально, но, зачастую, и физически, ведь тот с ним отнюдь не церемонился, но периоды их встреч окупали всё сторицей. Стоило бороться со смертью ради этих схваток, заставлявших его ощущать себя особенно живым, настоящим, восприятие реальности обострялось до предела, только с Доктором оно начинало играть всеми оттенками самых ярких красок. Доктор переворачивал в нём всё, как неукротимый шальной ураган, ворвавшийся в некстати распахнутое окно, как накрывающий берег и сокрушающий всё я вся колоссальный вал солёной океанской воды. Надвигающаяся стихия, под натиском которой никто не устоит, да и не нужно, ведь так сладостно отдаться этому бесконтрольному хаосу, позволить ему себя увлечь и с любопытством ждать, к чему же вся эта свистопляска, достойная самого разгульного из шабашей, приведёт. Срывать с Доктора покровы его невозмутимости, провоцировать на проявление худших сторон так тянущейся к добру и так плохо понимающей, что такое есть добро, натуры… Наверно, земляне с такой же страстью занимаются любовью, но они-то — высшая раса, у них другие приоритеты. Они не животные, совокупляющиеся в грязи, в жалком рабстве у своей похоти, от их чувств содрогаются Галактики. Мастер готов был всё окунуть во мрак, только бы Доктор не оставался к нему равнодушен, он обожал, когда тот злился, и не мог отвести взгляда, стоило Доктору начать проявлять жестокость. Это подтверждало, что вовсе не настолько уж они двое и разные, о, между ними куда больше общего, чем Доктор соглашался принимать. И не от этого ли Доктор бежал, стараясь не доверять ни одному слову Мастера? Не потому ли, что эти слова цепляли нечто слишком соблазнительное в его сердцах, так и норовящее взять над Доктором верх, едва лишь тот проявит слабость? Всё равно что укус вампира — говорят, для жертв он упоителен, ведь их воля и сознание уже не принадлежат им, и они, одурманенные и покорённые, расслабляются в смертоносных объятиях. Но хуже не умереть, а получить пощаду и милость вампира, превратиться в ему подобную тварь. Доктор, вероятно, не находил в себе достаточно силы для того, чтобы увлечь Мастера своим примером и очистить, как экзорцист — одержимого демонами, наоборот — он знал, что Мастер имеет шанс одолеть его, кому, как не Доктору, знать силу убеждения Мастера, знающего, когда воспользоваться логикой, а когда манипулировать эмоциями. И он не подпускал Мастера, как не глотают яд, чтобы проверить, справится ли организм. Во всяком случае, не такой сильный и сладкий яд, которому и сопротивляться-то может не захотеться. Яд, медленно растворяющийся в венах, неотличимый от крови ничем, кроме плавного, даже нежного, дарующего приятную истому и расслабленность разрушающего эффекта на клетки тела. Наркотик. Не предупреждающий о своих планах, любезный и обаятельный убийца.

Торкен
Мальчик уставился на Доктора с любопытством и  лёгким недоумением. Вот буквально только что Доктор выиграл у него сразу десяток очков симпатии. Как будто для Торкена смотритель являлся царём и богом, причём вовсе не в переносном смысле, и что тому приходилось по вкусу — автоматически нравилось и этому ребёнку.
— Хозяин согласился вас принять, и, кажется, он обрадовался посетителям… Удивительно! Он очень давно не пускал на маяк никого, кроме меня! Что-то ворчал про вандалов, любящих портить оборудование. И что, мол, даже если не захотят — испортят, бездарности криворукие, всё такое. Это всё из-за того, что посыльный, однажды пришедший от старосты, споткнулся и случайно разбил одну из наших с хозяином реторт. А хозяин сказал, что она стоила дороже, чем его дом… Что гораздо хуже — внутри что-то варилось, хозяин назвал это какой-то там кислотой, а как по мне — зелёное вонючее зелье, плавящее камень… — было заметно, что мальчик ничуть не сожалеет об утрате столь ценной субстанции, и даже её необходимость господину не заставляла его испытывать ни капли стыда. — Пол нам помогли починить, но хозяин так и не успокоился и не простил их. Я бы сказал — поделом, когда к нам перестали шастать и глазеть на всё, разинув рот — стало куда спокойнее жить. Иногда они приходят и просят что-то починить, хозяин никогда не отказывается, но вы бы видели его лицо в такие моменты! Знаете, как будто он ремонтирует игрушки для мартышек вместо того, чтобы рисовать звёздные карты и смешивать какое-нибудь ещё варево… О, смотрите, мы пришли!
Маяк был высотой в двадцать этажей, по четыре метра каждый, и выглядел как своеобразная белоснежная колонна. А на дверях красовался изящный, блестящий, будто новенький, кодовый замок. Мальчик, заслонив собой кнопки от Доктора, быстро ввёл какую-то комбинацию из двенадцати цифр, и двери почти бесшумно, с едва слышным мягким шелестом, разъехались в стороны.
— Осторожнее, тут сигнализация, — мальчик переступил через невидимую нить на высоте сантиметров десяти от пола. — Ничего опасного она не делает, только активизирует сигнал тревоги… А это очень противное визжание, от которого уши закладывает, не думаю, что для хозяина в его нынешнем состоянии такое полезно.
Мальчик пронёсся по широкому, чисто выметенному и абсолютно пустому коридору и кинулся вверх по узкой винтовой лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки за раз. Он торопился так, словно опаздывал попрощаться с родной матерью.

[AVA]http://s5.uploads.ru/t/6Oc1k.png[/AVA]

Комнатка на вершине маяка была небольшой, и большую часть её пространства занимали приборы. Чудесные приборы, явно собранные вручную и замеряющие такие показатели, о большинстве из которых на Земле этого века ещё и в помине не слыхали, и даже многие крупные умы Галлифрея сочли бы и сложными. Часть из них была приведена в действие, несмотря на то, что хозяин был неизлечимо болен… А, может быть, как раз поэтому он так и спешил завершить все опыты и занести в дневники как можно больше информации? И пусть её никто никогда не прочитает из достаточно компетентных профессионалов — он, видимо, никак не мог не выполнять свой долг. Если наступает конец света, есть ли смысл заниматься творчеством или научной деятельностью? Ведь её следы будут стёрты с лица земли, и не останется ни очевидца, ни тех, кому можно рассказать… Зачем же каждый так старается оставить хоть что-нибудь после себя, не зная, какая часть из этого дойдёт до потомков, и сохранится ли вообще? Заполнять какой-никакой работой часы своей жизни, чтобы не поддаться леденящей кровь потусторонним ужасом бессмысленности бытия? Оно ведь лишено и цели, и ценности, просто секундная вспышка перед вечным безмолвием и провалом бездонной пустоты, поглощающей даже звёзды… А жалкие смертные всё копошатся, надеясь запомниться даже после того, как их не станет — пусть не на века, а всего лишь на года. Их прошлое размыто, их настоящее подделка, их будущее — никуда не ведущий, обрывающийся на середине мост. Им абсолютно не на что уповать, они как бабочки-однодневки, сотнями сгорающие на раскалённом стекле лампы. Никто их не хватится, даже если исчезнет вся планета — безразлично отметят это в каких-нибудь там системных реестрах своих мощных компьютеров, переделают брошюры галактических путеводителей и вычеркнут из памяти не задевшее в них ни одной струны событие. Одной больше, одной меньше, да сгинь сотня — Вселенная постоянно меняется, расширяется, а какие-то её части отмирают, и это нормально, не о чем тут горевать. Мало ли, сколько цивилизаций уже отправилось туда же, и мироздание не заметило потери, как будто и на медный грош не обеднело. Зато вместо сгинувших зародились новые, ничуть не хуже всех прежних, и даже эволюционировавшие на дюжину-другую шагов дальше. Бесконечный круг, кажется, его-то буддисты и объявили колесом сансары. Людям бы только приклеить наименование к тому, что вполне обходилось безо всяких словесных индикаторов, потому что появилось задолго до возникновения речи, даже дикой и примитивной. Не ориентируются они в мире без возможности описать его словами.
Но ведь каждому свойственно бороться с подступающим к горлу унынием, не так ли? Пригодиться другим, пускай и ненадолго — уже маленькое достижение, но именно такие и оправдывают рождение Вселенной.
Вдоль самой дальней от входа стены протянулись набитые битком книжные шкафы в количестве четырёх штук. Добротно сработанные деревянные шкафы, такими можно двери подпирать, и не вдруг сдвинут. В нескольких ретортах кипели химические растворы — синие, зелёные и жёлтые. Источали клубы такого же разноцветного пара, едкого и плотного. Жёлтый был сладким, синий — кислым, зелёный — солёным. Безусловно, даже здоровому человеку находиться в такой обстановке было вредно, что уж там говорить о смертельно заражённом. При наличии проблем с дыханием, таких, как астма или аллергия на сильные запахи, имелся высокий риск скончаться в считанные минуты, даже если до прихода сюда вполне хорошо себя чувствовал. Длинноволосый старик лежал на постели, расположенной прямо под распахнутым настежь единственным окном. Это отчасти объясняло, как ему удавалось терпеть всю какофонию не сочетавшихся между собой запахов, но не помогало разобраться с главным вопросом — зачем вообще всё это потребовалось. Смотритель был очень худ и выглядел настолько хрупким, что, казалось, толкни — развалится на куски, или, того хуже, рассыплется в мелкий песок. Кроме того, он выделялся неестественной бледностью кожи. Завидев вошедших, он натужно прокашлялся и зашамкал ртом, в котором недоставало половины зубов:
— Наконец-то я вас вижу своими собственными глазами, пусть моё зрение уже и не так хорошо мне служит, как раньше — я вижу приятного молодого человека и двух очаровательных девушек. Что же, добро пожаловать в наш с юным Торкеном скромный дом, и прошу прощения за мою неучтивость, я давно уже нехорошо себя чувствую, а сегодня мне стало гораздо хуже… Доктор, если вы застанете мой последний вздох — я прошу вас забрать мои исследования и довезти их до какого-нибудь института или академии, может быть, там они пригодятся… По крайней мере, мне бы не хотелось, чтобы старания всей моей жизни попросту пропали зря. Здесь ими всё равно никто воспользоваться не сможет, они ещё не дошли до того уровня интеллектуального развития… Вас ведь не затруднит это? Всё, чего я действительно желал — это принести пользу человечеству… Знаю, звучит избито и затасканно подростковыми приключенческими романами и социальной фантастикой, но это так. Называйте меня идеалистом и мечтателем, но я верю в грандиозное предназначение людей... А ещё в равенство и в братство, где все живут в мире и согласии. Согласен на почётный титул седого болвана, но от этих слов я не отступлюсь.
Смотритель говорил с натугой, как бы принуждая себя к каждому слову, запинаясь и периодически понижая голос до почти шёпота. Напряжение голосовых связок, видимо, причиняло ему боль. В зрачках застыли тревога и напряжённость, он по-настоящему боялся отказа Доктора, в конце концов, тот был ему ничем не обязан, чтобы тащиться на далёкую Землю и искать там место, куда можно пристроить чужие странные изыскания… Мастер полностью вжился в роль и старался вовсю, для такой-то благодарной аудитории. Он никогда не упускал случая отточить свои актёрские навыки, не только же мозг тренировать изобретением собственных технологий — да-да, эти изобретения, размещённые повсюду вокруг него, не имели никаких аналогов, он так развлекал себя, подготавливая основной сюрприз для Доктора и желая хоть немного отвлечься от раздражения на тупость и косноязычие аборигенов. Обучать их было напрасным трудом, даже Торкен лишь с колоссальным трудом усвоил азы и дальше так и не продвинулся, суть сложных материй ускользала от него, просачиваясь сквозь мозг, как вода сквозь сито. Так и самому до уровня пещерного обитателя регрессировать недолго, взаимодействуя лишь с теми, кто заинтересован разве что в удовлетворении базовых потребностей организма. Даже в той элементарной технике, которой владели местные, никто из них не разбирался. Шахматы даже лучшие, смышлёнейшие из них, решительно не понимали. Чтение книг нагоняло депрессию и сонливость — более того, почти все они считали это напрасным, пустым занятием, отнимающим время у куда более серьёзных дел, таких, как засев полей, прополка огородов, сбор урожая и рыбная ловля. Вот что — настоящее, а копаться в писанине о вымышленном — ерунда на постном масле и непростительная трата времени. Мастер под личиной Смотрителя спорил с ними до хрипоты, но так и не преуспел — они продолжали чесать в затылках, добродушно и снисходительно разрешать ему быть заумным, капризным и чудаковатым, инопланетнику и не такое можно. Однако, просили, во всяком случае, не совращать подростков на увиливание от труда и тягу прохлаждаться в обнимку с исписанными листами бумаги, и не прививать любви к тому, чего не было и нет — а для них не было не только сюжетов книг, даже тех, что были составлены по реальным событиям, но и вообще всего за пределами села. Допуская, что Смотритель явился откуда-то с далёких звёзд, они совершенно не представляли себе, что это в принципе значит. Свалился с неба, ну и ладно, считайте — диво дивное свершилось. Вода оттуда тоже порой падает, и никто из этого выдающегося события не делает, так с чего бы ему было оказаться исключением? В итоге Мастер от скуки на Термине чуть ли не выл, отчасти жалея, что вообще связался с этими ущербными... Впрочем, их мутация под сиянием изменённой луны получилась недурной местью за все те дни, когда Мастер был обязан притворяться не просто терпимым к ним, но и товарищески расположенным, и надёжным. Выслушивать, сердобольно и глубокомысленно кивать, давать советы, при этом не навязывая их, а как бы мягко намекая. О, нет, его вовсе не тянуло пощадить их и выдать лекарство, невзирая на то, что у Мастера оно имелось. Противоядие от поразившего их вируса, плох тот отравитель, кто не предусмотрел, как будет обуздывать то, что выпустил на волю, если приспичит такая нужда. Тела продолжат деформироваться, умы начнут путаться и отказывать, и, наконец, достигнув финальной стадии, они умрут в долгой агонии. А Мастер будет наслаждаться их воплями и стенанмиями, как изысканной музыкой. Они целиком и полностью заслужили эту кару за своё нытьё и невежество. Он пытался сделать их чем-то большим, чем банальные рабы, они сами не захотели, чересчур велика, видимо, была оказанная честь. Что же, в таком случае, он от них избавится, едва они выполнят свою скромную функцию. Такого низкопробного материала по всему космосу полным-полно, наберёт следующих без проблем.

[AVA]http://s5.uploads.ru/t/tBz14.jpg[/AVA]

Мастер любил перевоплощаться, это было настолько важной частью его жизни, что он бы ощутил себя как внезапно ослепший или оглохший человек, лишившись этого невинного развлечения. Актёрство въелось в его плоть и кровь, и оно не терпело работы вполсилы и дешёвого притворства, требуя полной самоотдачи. Каждый его образ был проработан до мелочей и являлся элементом искусства. В каждый Мастер вживался так, что почти начинал верить самому же себе. Если ты фиглярствуешь на сцене, думая о том, как после спектакля пойдёшь раздавать автографы или обедать, если не чувствуешь исполняемого персонажа — не сомневайся, зрители не настолько дураки, как тебе хочется думать, и тоже это заметят. Ты будешь превращать трагедию в мелодраму, перебарщивать с эмоциями или недодавать их. Ты не убедишь даже детей, и они не простят тебе погубленного чуда.
А Доктор был похож на ребёнка куда больше, чем самолюбие позволяло ему признать. В нём всё ещё не умер Тета, смотрящий на звёзды как на зримое доказательство существования волшебства. Они знали координаты этих звёзд, знали их химический состав и прочие параметры, но детям и романтикам известно гораздо больше — звёзды зовут их мечтать и добиваться невозможного. Доктор всегда отличался идеалистическими представлениями о реальности, он любил красочные, яркие впечатления, и подвести его ожидания, не запомниться, стать всего лишь одним из сотен второсортных бесталанных врагов, пытавшихся оторвать Доктору голову, Мастер не мог. Он играл планетами, как теми маленькими новогодними сувенирами в виде прозрачных шариков с пейзажами, моделями замков или городов внутри, где сыплется снег или кружатся блёстки, если игрушку встряхнуть. Он взрывал звёзды, как хлопушки с конфетти на день рождения. Доктор осуждал его, отворачивался, убегал, страшась признать истину — для него появления Мастера всё равно что мощная доза наркотика, мгновенно заставляющего мир вокруг играть сочными оттенками, поражающими его, как пуля поражает навылет плоть. У Доктора блестели восторгом и задором зрачки, ему нравилось испытывать себя и Мастера, он испытывал удовольствие, бросаясь в чудовищные ловушки, словно речь шла о щекочущем нервы аттракционе, вроде американских горок или комнаты страха... И лишь затем вспоминал, что ему нельзя счастливо улыбаться и легкомысленно веселиться, разглядывая подарок со всех сторон, когда вокруг умирают. Доктор возмущён и расстроен, но ребёнок — ребёнок вопит от эйфории, подпрыгивая и хлопая в ладоши.
Так что Мастер воспользовался своим опытом тяжёлой болезни, постигшей его в конце регенерационного цикла, чтобы изобразить медленно и мучительно умирающего. Это тяжёлое и малоприятное зрелище, от такого вполне могло замутить, даже если бы не было удушающего смрада. Первым делом Мастер надсадно закашлялся, закрываясь рукавом. Глаза смотрителя маяка, его замечательной маски, слезились, ему нелегко давался связный разговор. Пожалуй, неплохо бы внушить, что его мысли уже начали путаться, мол, он мечется в предсмертном горячечном бреду, и лишь предельная концентрация помогает ему изъясняться чётко и понимать, что вообще происходит. Ему доводилось наблюдать за религиозными фанатиками, сектантами и помешанными всех видов в естественных, если можно так выразиться, условиях. Видел и великих, гениальных личностей, оставивших после себя значительный след, когда от болезни или старости их светлое сознание и могучий интеллект угасали, и они начинали путаться даже в элементарных вещах, известных чуть ли не каждому дошкольнику. Имитировать нечто подобное для лицедея уровня Мастера ничего не стоило.
— Уравновесить! Уравновесить! — гортанно прокаркал Мастер. — Красный зверь, чёрный зверь смотрит на нас с небес и ненавидит! Нет спасения! Небеса возрыдают кровью! Океан высохнет!
Конвульсивная судорога сотрясла тощее тело старика, на коже выступил холодный пот. Мальчик кинулся к столу, что-то откуда-то вытащил быстрее, чем можно было понять, что конкретно он такое сделал — и у него в руке возник длинный узкий шприц. Фокусник до такой степени ловко не извлекает из воздуха кроликов, голубей и букеты бумажных цветов. Это было тем более замечательно, что мальчика никто не посвящал в сценарий, и он принимал всё за чистую монету, всерьёз испереживавшись за благодетеля. Так, словно проворачивал этот трюк уже раз сто, ученик настолько хорошо, что и опытный врач бы позавидовал, ввёл иглу в вену смотрителя. Тот судорожно вздохнул. Глаза на пару секунд закатились, но умирающий сосредоточился и сфокусировал блуждающий взгляд на Докторе. Как бы собрав остатки здравомыслия, щедро сдобрив их самоиронией, он натянуто улыбнулся и покаянно молвил:
— Вы же сами видите, что даже мой ум уже не тот, правда? Девушкам вовсе ни к чему присутствовать и любоваться на столь недостойное их зрелище. Тем более, это лишь я уже принюхался, но с непривычки, понимаю, тут нечем дышать. Милые леди, позвольте мальчику вас чем-нибудь угостить и развлечь. Какие бы тёмные времена ни настали, мы не забудем законы гостеприимства. А вам я расскажу о своих исследованиях. Бумаги рядом с ретортой, источающей жёлтый дым. Прочтите, это облегчит мне задачу.
Такая длинная речь заметно истощила смотрителя. Тяжело дыша, он откинулся на подушку и смежил веки. Мальчик робко взял за рукав Тиган, пытаясь обратить на себя внимание и вывести её в соседнее помещение, больше похожее на каморку или нечто вроде чулана.
Мастер действительно хотел, чтобы Доктор просмотрел его чертежи и вычисления, щедро сдабривая их собственными пространными рассуждениями. Он зафиксировал каждую фазу изменения луны и усиления таинственного излучения, все едва заметные перемены, для которых между прочим, требовались не только наблюдательность и терпение, но и оборудование куда более мощное, чем всё, что находилось на маяке. Вызовет ли это у Доктора подозрения? Натолкнёт ли на озарение о том, что здесь на самом деле творится? Доктор периодически проявлял наивность и безответственность, но вовсе не так уж плохо соображал — его лишь требовалось аккуратно сориентировать в нужном направлении. Хотя, даже на Земле встречались ведь гении, способные при помощи одного лишь телескопа и знаний по астрономии и физике сделать колоссальные открытия в своей области. Нестандартное мышление? Непостижимая для человека скорость обработки мозгом поступающего массива данных и умение сделать выводы, не опирающиеся ни на какие шаблоны?
Также в тексте подробно перечислялись порядка тридцати ингредиентов, входящих в состав сыворотки, нейтрализующей влияние излучения. Среди них встречались абсолютно одиозные пункты, больше подходящие для колдовского варева, чем для приличного лекарства, пусть и произведённого в кустарных условиях. Например, чешуя тритона. Или экстракт из травы с длинным названием в три слова, самое короткое среди которых состояло из семи слогов, и рядом — пометка, что трава эта токсична, собирать её можно лишь в толстых перчатках. Все пункты, кроме последнего, перечёркивала толстая карандашная черта, видимо, отмечая то, что уже имелось. А вот последний пункт включал в себя болотную тину, с комментарием в скобках "см. карту". На карте болото находилось на противоположной от маяка стороне континента. Становилось очевидно, что это отняло бы слишком много времени. Неудивительно, что приписка под последним пунктом гласила "Найти замену!". Всё это действительно были полезные вещества, дающие каждое конкретный медицинский эффект. Но такое дикое сочетание... Не родилось ли это уже после того, как бывший учёный перестал владеть собой и отличать выходки воспалённого мечущегося воображения от правды? Стоило ли полагаться на это? Зато могло стать понятным, что кипит и булькает вокруг. То, что смотритель принимал за спасительную смесь, вовсю готовилось к употреблению, шла, видимо, одна из промежуточных стадий. Однако, всё это и впрямь смахивало на одержимость идеей фикс при абсолютной неадекватности — большая часть растворов выглядела так, что от них лишь скоропостижно и мучительно скончаться было можно. И, что туда ни примешивай ещё — станет лишь хуже — если, конечно, вообще есть куда. Мастер ожидал вердикта Доктора, как совершившие особенно удачный, по своему мнению, ход Гамлет или Ромео ждут оваций.

[AVA]http://s5.uploads.ru/t/tBz14.jpg[/AVA]

Вот прилипчивая девчонка! Как же так от неё избавиться, чтобы Доктор ничего не заподозрил? Может, организовать несчастный случай? Маленький и вполне безобидный, конечно же, если Нисса погибнет — Доктор чрезмерно расстроится, и продолжать с ним конструктивный диалог станет проблематично. Мастер отнюдь не исключал, что, в итоге, всё равно так поступит, но отнюдь не настолько быстро, он не мог пустить столько приготовлений насмарку глупым и дешёвым проколом. Едва лишь Доктор раскусит его подлинную личность — им придётся снова вступить в ненужное и осточертевшее противостояние, но, пока Доктор не понимает, кто находится перед ним, с ним можно беседовать, даже прикасаться. А спутницы… Да пусть они хоть провалятся, хоть сгорят! Толку от Ниссы всё равно было мало, и её вовлечение в происходящее было вынужденным, как, впрочем, и Тиган, пусть её поведение, а именно дерзость, сообразительность и даже некоторая степень технической изобретательности и представляли собой зрелище куда более занимательное, чем обычная реакция Ниссы. Видимо, ей не хватило того, что она сама чудом успела выбраться с Тракена и не погибла вместе с ним, принцесса продолжала ненавидеть его. А, между тем, став новым телом Мастера, её отец сделал лучшее, на что сгодилось бы его ограниченное и унылое существование. Мастера живо интересовало всё, связанное с Доктором, но от его спутниц он бы с удовольствием избавился совершенно, и даже бровью бы не повёл, глядя на их трупы. С другой стороны, их непременное уничтожение он также своей целью не ставил, прибить обеих приклеившихся к Доктору особ ему было настолько же легко, как милостиво предоставить шанс прожить немного подольше, он раздавил бы их с не большими переживаниями, чем избавляются от противно жужжащих над ухом мух — походя, тут же забывая об этом. Никакой ненависти — для того, чтобы заслужить ненависть, нужно быть равным. Человек может раздавить муху, ни на секунду не допуская, что она является его врагом — ещё чего. Таймлорд же отправит сотни людей на тот свет, просто забавляясь. Разве не всегда так действовали их изощрённые соотечественники, распоряжаясь судьбами целых цивилизаций между завтраком и обедом?
— Скажите, Доктор, а мы раньше точно не встречались? Я готов поклясться, что видел вас читающим лекции в одном из колледжей в Кембридже… Или Камбодже? Что-то я запамятовал, как он правильно называется, и где это было…
Большего намёка он Доктору дать не мог. Впрочем, в действительности Мастер понятия не имел, чем Доктор там занимался, так как именно в тот период у него наступил разгар регенерационного кризиса, однако, собирая информацию по крупицам, он сумел выяснить, что Доктор там был, и даже получил какую-то степень или звание в середине двадцатого века. А ещё у него тогда было другое лицо, нынешнее воплощение ещё даже и на горизонте не маячило. Доктор, впрочем, как обычно, не свяжет звенья воедино. Мастер помнил, как, несмотря на своё плачевное состояние, изрядно повеселился, наблюдая за тем, как до Доктора не доходит, с кем ему пришлось иметь дело на Тракене, и как Мастер ни подталкивал его к правильному выводу, тот до последнего не мог сообразить. Мастер даже почти заподозрил, что Доктор умело притворялся, подыгрывая ему, но для чего бы Доктор решил так поступить? Нет-нет, вряд ли, он ведь и правда тугодум.
— Доктор, вы ведь обещали мне помощь. Не ради меня, для себя я ничего не жду. Но Торкен тоже болен, и что с жителями деревни там, внизу, вы тоже видели. Я помню умиравшую у меня на руках девочку, её сердце и лёгкие деформировались несовместимым с жизнью образом, она хрипела и кашляла кровью, не понимая, за что это происходит с ней, и как так вышло, что она умирает, ничего, вообще ничего не успев. Она угасла меньше, чем за час! Я по ночам во сне вижу эти огромные пустые глаза, выражающие лишь настолько запредельное страдание, что оно несовместимо с продолжением существования... Вы ведь можете не допустить, чтобы это повторилось, не так ли? Торкен уже в вас поверил, и я тоже… — голос смотрителя дрогнул и прервался, продолжил он не без труда, явно волнуясь: — Я тоже верю в вас. Ваши глаза выдают вашу мудрость, Доктор, это глаза не только образованного, но и доброго человека. Я видел многое… Не одну войну… Утрату своих детей, смерть брата… Я думал, что повидал уже всё, но такие глаза, как у вас, встречаю впервые, — он сделал глубокий медленный вдох, словно пытаясь успокоиться и взять себя в руки. — Я вижу выдающегося человека. Героя, если хотите знать. И не потому что вы можете победить полчища врагов или сразиться с монстром… Да, я много где побывал, я знаю, какие твари порой встречаются во Вселенной… Вы герой, потому что вы не убегаете, встречаясь со своими и чужими слабостями. Той девушке, которая вышла, невероятно повезло, что вы её любите… Ей вообще повезло, что она встретила вас, знакомство с вами — дар судьбы. Ваша печаль, и ваша целеустремлённость, и ваше сопереживание… Немногие нынче так умеют.
Мастер озвучил всё это как смотритель маяка, потому что давно хотел сказать Доктору запретные для Мастера слова. Когда Доктор догадается о том, кто он под маской, всё это будет полностью обесценено, ведь Доктор не верит, что Мастер в принципе способен пожелать ему добра или попытаться поддержать его. Но все эти слова, эти мысли накопились у него в душе. Мастер много говорил о мести, о том, что доберётся до Доктора и заставит пожалеть обо всех обманах и предательствах, но он отказывался озвучить вслух, что вовсе не держит на Доктора зла. Потому что мысль о полном исчезновении Доктора из пространства и времени, о прекращении этих встреч, пусть и приводящих всегда к катастрофе, была для Мастера абсолютно неприемлема. Он не считал себя одиноким, зная, что где-то по Вселенной и по измерениям летает синяя телефонная будка с полным дураком внутри, который жуёт свой сельдерей, или булочки, или печенье, и пьёт чай, или кофе, или вино, и шутит неловкие шутки перед очередными подобранными на борт зверушками, и меняет трости и шляпы, и носит то идиотские кудряшки и не менее идиотский непомерно длинный и смешной шарф, то седую копну и достойный фокусника плащ, то ещё что-нибудь, и выбирает рожи, по которым так и хочется врезать кирпичом поувесистее. Мастеру становилось всё-таки немного теплее, когда он знал, что где-то там, среди миллиардов звёзд, дышит и бежит его дорогой галлифрейский клоун, чтоб ему разорваться и не срастись. Мастер отправится за Доктором вдогонку куда угодно, будет дразнить и играть у него на нервах, устраивать спектакли, которым позавидуют ,Уильям Шекспир и Бернард Шоу, и организовывать жестокие розыгрыши, но к кому, как не к нему, Доктор сможет обратиться, когда дело и впрямь обернётся серьёзной дрянью? Только вот Доктор не придёт к Мастеру. К нему — последнему. Доктор даже не допустит, что Мастер тот единственный, кто не только убьёт или умрёт ради него, ибо то и другое в принципе вовсе и не сложно… Нет, Мастер, вдобавок, ещё и прочтёт его насквозь, и догадается, в чём же именно так сильно нуждается его друг. Людишки не смогут — просто потому что у них мозг маловат и разжижен то ли в суп, то ли в манную кашу, другие таймлорды не смогут, потому что они не были мальчиком, который называл себя Кощеем и хотел, чтобы его самый близкий товарищ обрёл своё место в мире и счастье. Памятуя, как Тета хотел увидеть каждую звезду во Вселенной, Мастер был уверен, что ещё больше его порадует обладание этими звёздами, но Тета… Тета не пожелал брать. Почему? Почему, почему, почему? И всё равно надежда не остаётся смирно лежать в гробу, она выбирается наружу и продолжает терзать Мастера. Надежда — искушающая штука, рвёт его изнутри острыми акульими зубами. Ну и ладно. Главное — чтобы среди этих тысяч бессмысленных и мало относящихся к логике поступков хоть один обернулся пользой. Мастер не нуждается ни в одобрении, ни в признании, и эти совместные минуты, пока никто из них не убивает второго, окупают для него всё.
— Это излучение — вроде неизученной доселе формы развивающейся самостоятельно радиации. Я думаю, его получилось бы как минимум экранировать, но у меня нет достаточно мощных приспособлений для этого. Тогда новая энергия не поступала бы, и вы бы смогли заняться лечением тех, кто уже заражён. Я рассчитал, какое противодействие нужно, чтобы нейтрализовать идущий с луны поток зла, — и не рассчитал, а изначально знал, сам ведь установил эту дрянь. Разумеется, Мастер загодя позаботился о способе справиться с этим, если тот понадобится. Конечно, было заманчиво бросить всё, как оно есть, предоставив Доктору биться над ответом к задачке, но Мастер ничего не оставлял на волю слепого случая. — И это... — он свёл все многочисленные формулы и вычисления к одной простой, понятной, блистательной фразе. Точно назвал противовес "лунному проклятию".
Итак, вдруг у Доктора в ТАРДИС найдётся то, что обеспечит их необходимым? Или он, как великий специалист по созданию сложных механических приборов из всяческого хлама, удачно подвернувшегося под руку, отыщет аналоги прямо на маяке... Мастер смотрел на него своим типичным взглядом "Ну же, Доктор, сотвори для меня чудо, я хочу снова убедиться в том, насколько ты великолепен!". Должно быть, весьма забавно подобное смотрелось на физиономии смотрителя, также порядочно впечатлённого Доктором, однако же, отнюдь не являвшегося настолько восторжённой натурой — во всяком случае, как Мастер его замыслил и пытался подавать.

[AVA]http://s5.uploads.ru/t/tBz14.jpg[/AVA]

Чтобы не отвечать на щекотливый и тонкий вопрос о земном происхождении, Мастер надсадно закашлялся и обошёл эту фразу вниманием. Он чуть не вывернулся наизнанку и практически убедил сам себя, что его здоровье хромает на обе ноги.
А, впрочем, неужели кое-как добытое тело Тремаса нельзя считать увечным? Когда он не испытывал затруднений с этой кучей мяса? Мастер прозябал в таком виде, как император, вынужденный скрываться от мятежников под рубищем нищего. Он, таймлорд, опустился ниже некуда! А Доктору и наплевать. Доктор проклятый эгоист.
Жизнь и смерть. Что возникло раньше? Тьма или свет, зерно или цветок, пламя или феникс? Каким может быть начало у того, что не способно существовать без своей противоположности? И они с Доктором - два демиурга, притворяющихся участниками, хотя как минимум Мастер отчётливо сознавал, что их правила этой опасной игры коснуться не могут, ведь они оба вольны менять их и даже выйти из партии, если она зайдёт в тупик. Мастер не мог себе вообразить проигрыш Доктора, такого не должно происходить никогда, ведь его вера в бывшего друга безгранична. В глубине души Мастер хранил маленького ребёнка, иррационально и наивно убеждённого, что Доктор всесилен. Это было основным столпом, на котором зиждился его зыбкий, фантомный, изменчивый мир. Мастер скучал, задыхался в тесноте, в пошлом мельтешении одинаковых рож и пустой болтовни некоронованных кривляющихся шутов, у которых даже кровь загустела и похожа на протухшую вонючую бурду, его мало что утешало или развлекало, а Доктор являлся основной движущей энергией, наполняющей бытие смыслом и миллиардом ярчайших оттенков, зачастую не сочетавшихся, противоречивых, кричащих, гротескных, первобытно-диких. Когда ты гений, тасующий колоду, как тебе заблагорассудится, и разменивающий фигурки целыми армиями - тебе необходим особенный противник. Доктору безупречно подходила данная роль, но его функция для Мастера этим не ограничивалась. Его лицо, звучание голоса, пластика движений, юношеская вдохновлённость зажигали выжженную, холодную, пустую душу Мастера. Влекли к себе. Он тянулся к Доктору, как умирающий от жажды в пустыне - к колодцу или оазису, сделать глоток и протянуть ещё немного. Мастер буквально дышал Доктором, люто ненавидел его за это - и любил. Разве во Вселенной возможно чувство горячее и глубже? Мастер ревновал, ревновал к каждому, кто посягал питать к Доктору и получать взамен больше, чем доставалось ему. Он вовсе не хотел делиться. Вместе с Доктором его лишили бы последнего, и потому Мастер полыхал яростью и обидой, они изливались из него пламенными багряными потоками. Он поддерживал себя такими эмоциями, не позволявшими ему впасть в уныние и сдаться. Он угостит Доктора своей болью и страхом, пусть тот захлёбывается, отплёвывается, давится, но глотает всё до капли. Вот зачем Мастер изобретал все эти многоплановые извилистые ходы, лукавил и петлял, издевался и язвил - не ради убийства Доктора, а чтобы тот сполна наелся всего того, что скормил Мастеру. Вот только рычаги влияния на каждого из них слишком разные. Доктор не настолько боялся смерти, как Мастер, не так цеплялся за выживание ради самого себя - следовательно, надо поставить под удар тех, чью агонию он не пожелает наблюдать. Нужно давить на его чувство ответственности и внутреннюю вину. Подтачивать, словно червь, увереннность в себе, выставлять в невыгодном свете.
Смотритель скинул с себя жалкую пародию на одеяло и спустил ноги, похожие на две кривые палки. Зрелище получилось жутким и, одновременно, противным - выходец из гроба, но реальный, а не как в фильмах ужасов, достойный сострадания и вызова охотника за нечистью, не потому что представляет опасность, а чистой гуманности ради. Оставаться в подобной форме невыносимо тяжело и мучительно, тому, кто не попал в ситуацию того же рода, не дано постигнуть, каково это - так очевидно сознавать близкий финал. Мастер, благо, имел богатый опыт в этом и для имитации мог без труда припомнить, как ему чудилось, что он вот-вот развалится в труху от одного неловкого поворота или резкого взмаха руки, когда он столкнулся с долгим разложением заживо в конце регенерационного цикла. От него оставалось так мало - и это убожество, эта тошнотворная и внушающая ужас оболочка превратилась в место заточения его души. Мастер освежил в памяти отчаяние, злость, горечь, ощущение несправедливости и отверженность. Он жаждал поквитаться и прихватить с собой столь многих, сколько сумеет... Но у смотрителя, мудрого и отзывчивого старика, готового отдать всё народу, ведь иные идеалы, верно? Качаясь, почти падая на пол, он подковылял к одному из рабочих столов. Приходилось по пути закусывать губу якобы от боли и хвататься за всё подряд. Мастер открыл один из ящиков стола и достал оттуда упаковку маленьких голубых капсул. Кинул в рот две штуки и проглотил, не запивая. Содрогнулся так, словно его чуть не скрутил спазм, но быстро пришёл в себя.
- Эти таблетки не так опасны на ранних стадиях заболевания. Обычно я их даю тем, кто лишь подхватил вирус и прибегает ко мне в панике... Таких меньше, чем мне хотелось бы, большинство старается как можно реже отвлекать меня от дел, пока не припечёт совершенно. Но на моей стадии развития процесса они выжигают организм. Поэтому я вам сразу не сказал, что хочу сделать, предполагаю, вы бы мне постарались не позволить. Но, Доктор, выбор за мной. Уважайте меня, не отнимайте право на него. Только что я сократил остаток своей жизни вдвое... Суть в том, что после него я могу ходить и говорить без больших проблем. Если я отправлюсь с вами, Доктор, никто из них не посмеет вас тронуть. Я и так уже обречён... Но спасите их! Там ещё есть достойные этого люди! Кузнец... Староста... Дети. Там есть дети... Маяк должен служить на пользу другим, он символ надежды для кораблей и для тех, кто ждёт возвращения близких. Сейчас вернуться должны от порога гибели, и я освещу им тропу, как подобает, а вы завершите... Я мало покидал этот пост и недостаточно участвовал в их проблемах, а ведь я был обязан предотвратить случившееся! Я забыл о народе и возгордился, и получаю сполна за свой грех. Но я хочу искупить его! Доктор, пожалуйста, не отказывайтесь от моей помощи! Я уже съел лекарство, пути назад мне нет.
Он говорил лихорадочно-взволнованно, цепляясь сведёнными судорогой пальцами за рукав Доктора. Мастер, разумеется, лелеял надежду снова проникнуть в ТАРДИС Доктора. Эта навязчивая фантазия не оставляла его в покое ни на день, и, несмотря на то, что его ТАРДИС технически была оборудована гораздо лучше - Мастер всё равно стремился заполучить имущество Доктора, прикасаться к той же консоли, ходить по коридорам, где гулял он, подмечать на каждом предмете мелочи, указывавшие на прежнего обладателя данной машины времени. Наверно, так влюблённые проникаются и наслаждаются свидетельством бытия своих ненаглядных избранников, как бы далеко и надолго те ни уехали. В этих стенах сохранится смех Доктора, его слова и само дыхание. Бремя терпкой нежности, вязнущей на языке и сводящей челюсти. Фантом Доктора преследовал Мастера во сне и наяву, всё, что не несло связи с Доктором, для него было в лучшем случае дешёвой и потасканной декорацией, отправляющейся на помойку после представления. Дотрагиваясь до запретного и обжигаясь раз за разом, обещая себе, что больше не сунется, но уступая безумному, горькому, волшебному соблазну, Мастер навещал ТАРДИС Доктора, как людишки ходят в храм, осенённый, как им кажется, божественным присутствием и благодатью. Приобщиться, быть вместе всегда, даже не видя объекта своих упований и адресата молений. Что-то вроде этого Мастер воображал, пытаясь отобрать у Доктора физическую оболочку. Они сольются воедино и не расстанутся. Никакой союз, ни дружеский, ни супружеский, ни братский не превзойдёт этого вечного, нерасторжимого, крепчайшего симбиоза. Они с Доктором предназначены для этого. Мастер не ведал без него счастья и был иррационально и непоколебимо убеждён, что и для Доктора дело обстоит так. А если нет - это неправильно, и он истребит нелепую и гнусную ошибку. Они представители всемогущей расы, для них нет ограничений, они сломают мироустройство так, как им удобно.
[AVA]http://s5.uploads.ru/t/tBz14.jpg[/AVA]